Комедия одномерного человека

Ростовский драматург Сергей Медведев за четыре года проделал путь от безвестного литератора до автора, востребованного театрами академического и экспериментального формата. Путь золотой середины дал неожиданные плоды в эпоху провокаций

Сергей Медведев
Фото: Сергей Проворов

Действительно, первые литературные опыты выходца из Ростова, отнюдь не слывущего театральным городом, датированы 2007 годом, автор не принадлежит к очередному поколению бури и натиска, а в личном общении — и вовсе человек мягкий и скромный, говорит тихо, надо вслушиваться. А между тем в резюме Сергея Медведева — постановки в Венгрии, Германии, на Украине, в городах России (Москва, Пермь, Екатеринбург, Великий Новгород, Саратов, Ростов), фестивальные лавры и читки. Его нашумевшую в прессе «Парикмахершу» ставили в академическом театре драмы Саратова и в экспериментальном театре «Практика», а в Венгрии спектакль по этой пьесе стал лауреатом национальной театральной премии. Поставленная в театре венгерского городка Дебрецена российским режиссёром Виктором Рыжаковым, известным сотрудничеством с Иваном Вырыпаевым и Валерией Гай-Германикой, «Парикмахерша» воплотила поворот в «новой драме» — от жёсткого натурализма к мелодраме, показанной в очуждённой манере. То, что сегодня миллионы парикмахерш и пожарных пишут свою жизнь по образцу жёлтых масс-медиа, известно Медведеву, журналисту с 15-летним стажем, не понаслышке. Инфантильный одномерный человек, которому куда легче быть жертвой, чем свободной личностью, заселил сентиментальное пространство его пьес. И их жанровая природа верно понята автором как «городской романс». Между страданиями и частушкой, между мелодрамой и фарсом движутся истории его персонажей. По такому же пути идут и герои его новой пьесы — «Бог в пальто», которая в ноябре поставлена Юрием Мельницким в Ростовском молодёжном академическом театре. Под названием «Шуба-дуба» этот ностальгический музыкальный фарс имеет все шансы стать «новогодней» комедией. Чёрной, разумеется. «Современная краска — хорошая краска»
— Чего вы ждёте от постановки, когда доверяете текст пьесы режиссёру?
— Думаю, как бы не испортили. Иногда портили. Например, и без того небольшую пьесу могут сократить в полтора раза. Хотелось бы, чтобы слова не трогали, а там пусть придумывают, что хотят. Я всегда немножко боюсь идти на премьеру своей пьесы. — В таком случае, читка — идеальный вариант? — С одной стороны, да. Но хочется ведь полноценный спектакль. Хотя некоторые режиссёры воспроизводят в читках текст холодно и тем самым доносят его до публики. В чём-то это правильно. Некоторые, напротив, доносят эмоции. Самые яркие впечатления от читок у меня остались от Николая Коляды и от читки на берлинском фестивале Theatertreffen в Германии.
— А что для вас важно в постановке пьесы, есть какие-то критерии?
— Для меня в первую очередь важен вкус, стиль в постановке. Я не люблю надрывчик, скорее симпатизирую минимализму режиссёрских решений, тонко найденным, не бросающимся в глаза приёмам донесения смысла. В этом отношении мне нравятся Виктор Рыжаков, Руслан Маликов, Константин Солдатов. Они бережно относятся к тексту. Или тогда уж пусть надрывчик становится кичем, как у Коляды. Я сейчас вернулся с саратовского фестиваля памяти Олега Янковского, видел постановку «Гамлета». Там звучит музыка Rammstein, протащены какие-то аллюзии на Гитлера и Еву Браун, тень отца Гамлета покуривает трубку, как Сталин… Видимо, без этого сегодня невозможно показывать классику. Я пока сидел в зале, думал, что лучше б уж тогда вообще сделать Гамлета женщиной, невротичной такой, Офелию же — мужчиной.
— Вы заметили какие-то общие, а быть может, кардинально противоположные тенденции в развитии современной драмы Европы и России? По вашим наблюдениям, они двигаются в разных направлениях или нет?
— Здесь так обобщать нельзя, пожалуй. В каждой стране — разное. Например, в Венгрии, как я понял, всё ещё в зачаточном состоянии. Что-то мне нравится из финской драматургии. Она откликается на сегодняшний день: сегодня в газете, завтра — в пьесе. Я считаю, что современная краска — хорошая краска. Грех её не использовать. Но ближе всего российской драматургии — польская. Временами тексты даже неразличимы. Новая драма вообще не обладает общими стилевыми качествами. Это скорее тип сюжетов для определённой публики с особым мироощущением, трагикомическим, что ли. И эта публика была всегда. От текста к сцене — Что делать театрам сегодня, в ситуации автономного финансирования, жёсткой зависимости от кассы? — Выходов несколько. Искать спонсоров. Создавать в городе хотя бы одну экспериментальную площадку, которая сможет собрать свою особую публику. Или же организовывать какой-то мобильный частный театр, который станет перемещаться с площадки на площадку со своим репертуаром. Кстати, театр Коляды в Екатеринбурге освобождён от налогов на недвижимость. Если бы им выставили сегодня счёт, они бы не расплатились никогда. Есть такой эстонский театр № 099, они ставили свой спектакль «Незнайка на Луне» в офисе издательского дома «Афиша Индастриз» и успешно ставят на площадках предприятий. Я считаю, то, что в Ростове появился фестиваль «Ростовские читки» — это большой шаг вперёд именно по этому пути.
— Как вы оцениваете сегодня роль критика в формировании оценки и вообще развития театрального процесса?
— Мне близка такая позиция: критик не столько ругает непонравившееся, сколько поддерживает то, что ему лично нравится. Не просто всё подряд, что сегодня ставится. Такая позиция, как я вижу, у Павла Руднева, Романа Должанского. Олег Лоевский, например, вообще является литературным агентом некоторых драматургов и в своих фестивальных поездках пропагандирует творчество некоторых уральских товарищей, по сути, продвигает его. А почему нет?
— Как вы продвигаете своё творчество — каковы инструменты?
— Да какие инструменты? Главный — это участие в фестивалях. Я рассылал тексты на фестивали и ждал решения жюри. В Германии у меня есть литературный агент. А вот придёшь в наш ростовский театр — и кому ты будешь показывать пьесу? Завлиту? Не думаю. Всякий раз сотрудничество с театром налаживается индивидуально. В саратовском Театре драмы, например, сложилась уникальная ситуация: есть завлит, пользующийся авторитетом, есть худрук, а главного режиссёра нет. Моя пьеса попала к ним через завлита. Она прочитала её в журнале «Современная драматургия», вместе с худруком решили, кто будет играть, нашли художника, режиссёра. Такой вот продюсерский альянс в театре. И у них довольно свежий репертуар, есть два местных автора. А у нас чаще всего — как бог на душу положит. Кто-то чей-то знакомый, кто-то с кем-то уже удачно сотрудничал. Никто не будет в театре читать пьесу неизвестного, нового автора.

Сергей Медведев Фото: Сергей Проворов

— Одна из самых раскрученных ваших пьес, если говорить о количестве площадок, на которых она ставится, — «Парикмахерша». Здесь каков был путь от текста к сцене?
— Сначала я отправил её на фестиваль «Евразия», на «Любимовке» она была показана в трёх вариантах, потом был фестиваль «Новая драма». Там о ней узнали Рыжаков, Маликов, Сергей Федотов из Перми, а также люди из Якутии, которые её впоследствии украли — поставили без договора со мной как автором. Я нашёл в интернете информацию, что «Парикмахершу» поставила в Туве Сюзанна Оржак, а потом под другим названием она же ставила её в Якутии.
— Какие фестивали драматургии заслуживают, на ваш взгляд, наибольшего уважения, зарекомендовали себя как высокопрофессиональные? — Пожалуй, «Евразия» Николая Коляды. Но сейчас он отсёк огромный массив авторов, снизив возрастной ценз драматургов до 35 лет. А есть совершенно «левые» конкурсы. Бывало, отсылаешь пьесу — ни ответа, ни привета. Потом вроде текст появляется в списке, потом опять исчезает. Или всплывают в шорт-листе имена, которые вначале вообще не фигурировали. Коляда теперь ещё и театральный фестиваль проводит параллельно с драматургическим, ищет спонсоров, Министерство культуры помогает. Знаю, что бюджет этого года был пять миллионов рублей, в отличие от ростовского «Минифеста» с двумя миллионами. Дверь в профессию
— Когда вы стали писать драмы?
— На старости лет. В 2007-м году
. — Вы писали стихи…
— Уже не пишу.
— А что изменилось? Отчего такая смена жанров?
— Однажды мне показалось: люди так интересно разговаривают, так привлекла речь человеческая, что я не мог не запечатлеть это на бумаге. С энтузиазмом дилетанта стал изобретать какие-то жанры, типа verbatim. Где-то с месяц я экспериментировал, а потом выяснил, что это давно уже изобрели.
— Вы пишете не так давно, а между тем уже признаны несколькими фестивалями, ваши пьесы идут в театрах — это мечта многих авторов с куда большим опытом. Видимо, процесс протекал очень стремительно. Как вы делали из себя драматурга, что происходило-то в вас, с вами? — Существуют определённые правила, по которым пишутся драмы. На начальном этапе хочется всё время с этими правилами бороться. А затем уже понимаешь, что эти самые правила способствуют привлечению зрительского внимания, держат его в напряжении, работают
. — А как вы эти правила стали для себя ревизовать? Что, учебники по теории начали листать или драмы Шекспира, Чехова перечитывать?.. — Нет, я подошёл к ним с другой стороны, через дверь другого искусства. Я с детства смотрел по несколько фильмов в день, ездил на всевозможные московские кинофестивали, посещал все киноклубы, что были в Ростове. Сейчас даже трудно представить, сколько было авторского кино в городе в пресловутые советские времена. Был киноклуб во дворце культуры завода «Ростсельмаш», где фильмы получали напрямую из венгерского, немецкого, французского посольств. Всё новое венгерское кино было показано там, французское больше показывалось историческое, новое польское кино конца 80-х — начала 90-х. Меня всегда привлекали человеческие истории. В своё время меня поразил сюжет из фильма Аки Каурисмяки «Я нанял киллера» — для меня это классический образец истории. А до того я увидел в ростовском театре драмы имени Горького постановку этой истории ганноверским театром. Недавно я, кстати, обнаружил, что этот спектакль, в немецкой версии
— «Договор с моим киллером», до сих пор является у них одним из востребованных, идёт в нескольких театрах. Понятно, что театр — это квинтэссенция истории. К тому же кинематограф — более дорогостоящий вариант. С театром найти пути сотрудничества легче.
— Вы давно занимаетесь журналистикой. Это повлияло на ваш опыт драматурга?
— Да, конечно. Какие-то истории черпал напрямую из журналистского материала, что-то хранил в копилке памяти. Когда брал интервью, старался писать их в стиле verbatim — документально, с сохранением индивидуальных черт речи собеседника, его особых оговорок. Журналистика, как никакая другая профессия, помогает современному драматургу.
— Вам интересны люди? Опыт журналистских наблюдений, не всегда радужных, не принёс разочарования, усталости? — Люди мне интересны так же, как новое произведение искусства кино, картина. Если нам будут неинтересны люди, что останется? Чем ещё нам интересоваться?
— А какие пьесы, на ваш взгляд, нужны современному театру? Что бы вы хотели написать?
— Да разное нужно. Всегда, конечно, остаётся мечта создать свой «Берегись автомобиля». Чтобы для всех и на века. Вот что это — интеллектуальная драма, народная драма? Это высший пилотаж. Не люблю инсценировок прозы. Надо писать новое и ставить, писать и ставить. В Германии, например, дольше года пьеса обычно не идёт. Это такая фабрика по обновлению репертуара. В Тюбингене одному театру отдали помещение бывшего завода, и в день там ставится по три спектакля.
— А почему в «новой драме» так востребована депрессивная тематика?
— Это особенность возраста авторов и их аудитории, мне кажется; многие проблемы видятся неразрешимыми. Трагическая картина мира. С другой стороны, думаю, принесли бы сейчас режиссёру «Гамлета»… Мрачная ведь история! Чернуха. Никаких проблесков, никакой надежды. И понятно, что драматургия всегда будет продолжать работать с критическими, а значит, во многих случаях депрессивными ситуациями, этого материала у неё не отнять. Хотя лично я люблю, чтобы было с шуткой, с юмором. Человеческая жизнь — это всё-таки скорее комедия. Статьи на тему: «Театр» Знаменитый режиссер Алвис Херманис показал новый спектакль в Москве В МХТ им. Чехова поставили роман Михаила Шишкина «Письмовник». У режиссера Марины Брусникиной возникли большие трудности перевода с литературного языка на театральный